Стары Ольса: Наша цель - привлечь к старой музыке внимание

Уникальный белорусский коллектив Стары Ольса вот уже на протяжении шести лет занимается средневековой музыкой. Занимается плодотворно — издал восемь альбомов. И на каждом из них можно найти нечто необычное, то, что завораживает, притягивает своей искренностью и чистотой. Даже на фестивальных выступлениях коллектив выгодно отличается от других исполнителей драйвом и энергетикой, с которой Стары Ольса исполняет средневековые "стандарты". Несмотря на то, что музыканты используют лишь акустические инструменты, большинство из которых — тщательные реконструкции исторических образцов, саунд группы настолько мощный, что у молодой аудитории неизменным успехом пользуются самые настоящие средневековые "дискотеки", которые Стары Ольса время от времени проводит в минских клубах.

Наш корреспондент Павел Кудрявцев встретился с лидером коллектива Дмитрием Сосновским чтобы побеседовать о той музыке, которую исполняет Стары Ольса.

Павел Кудрявцев: Мож­но ли в музыке белорус­ского средневековья вы­делить балтские и сла­вянские этнические со­ставляющие?

Дмитрий Сосновский: В музыке белорусского сред­невековья все эти составля­ющие слишком сильно пере­плелись. Как балтский субст­рат — основа белорусской народности, так и славян­ские традиции вместе с евро­пейским средневековьем в музыкальной культуре Бела­руси слились настолько, что выделить их по отдельности сегодня вряд ли представля­ется возможным.

Но в целом в культуре такое разделение провес­ти можно. А музыка — со­ставная часть культуры. В том же фольклоре суще­ствуют и традиционные сюжеты, и развитие му­зыкальной композиции.

Что касается словесной составляющей — то да. В му­зыкальной же составляющей это сделать намного слож­нее. Я этой проблемой давно интересуюсь, поэтому у меня есть некоторые суждения про критерии отличия, ха­рактерные черты балтской и славянской музыкальных культур. Но эти вопросы тре­буют научного обоснования, рассмотрения, анализа, по­этому сейчас я не готов ска­зать конкретно, что их резко отличает. Хотя есть некото­рые отличительные черты, в которых вряд ли можно со­мневаться...

Например?

Дело в том, что балтская му­зыка — более мистическая. Строй балтской музыки в не­которых пунктах не соответ­ствует современному строю, музыкальному ладу. В балт­ской музыке — это показали последние исследования как белорусских, так и литовских этнографов и музыкологов — есть определенные традиции завышения или занижения некоторых отдельно взятых нот. Осмелюсь утверждать, что балтская музыкальная традиция минорная в боль­шей степени, чем славянская. Славянская традиция — это резкие рваные ритмы, это бо­гатая танцевальная традиция мажорного звукоряда. Хотя и в славянской традиции есть определенные несоответст­вия между современным му­зыкальным ладом и старым. Исходя из этого, нетрудно за­метить, что белорусская на­родная музыкальная тради­ция тесно связана с балтскими корнями. Не просто связа­на, она почти полностью ухо­дит корнями в балтскую. Ду­маю, только в языковой сфе­ре архаичный белорусский фольклор получил влияние славянской культуры. В музы­кальной составляющей влия­ние балтов настолько сильно, что мы можем утверждать: му­зыка в белорусской культуре до нашего времени осталась балтской.

Для вашей музыки ха­рактерна цикличность, когда один музыкальный фрагмент повторяется много раз и при этом все время ускоряется. Это об­щеевропейская черта му­зыки или специфичес­кая белорусская?

Думаю, что это не только общеевропейская, а общеми­ровая черта. Это достаточно традиционная черта, навер­ное, только для китайской музыки такое ускорение не характерно, хотя встречает­ся и там. Однако любые рас­суждения про архаическую музыкальную культуру очень и очень зыбки... Я, например, столкнулся с такой пробле­мой: прослушал диск древ­ней китайской музыки в ис­полнении одного из коллек­тивов, который пытается восстанавливать музыку эпо­хи до новой эры, и с удивле­нием отметил, что там есть мелодии, которые по нотам на две трети соответствуют белорусской "Лявонiхе". А с другой стороны в латыш­ском фольклоре нашел музы­ку, которая абсолютно совпа­дает с белорусской песней "Чаму ж мне ня пець?". В фин­ском фольклоре встретил полное соответствие бело­русскому танцу "Таукачыю". Поэтому рассуждать про ка­кие-то глубинные отличия очень тяжело. Есть арабский музыкальный лад, есть ин­дийский музыкальный лад, есть европейский, есть арха­ический музыкальный лад некоторых европейских на­родов. Причем современный музыкальный лад Западной Европы стал распростра­няться очень поздно — в семнадцатом-восемнадцатом веках, и он чуть-чуть не соот­ветствует нашему, белорус­скому.

Руководствуясь иссле­дованиями и мнением такого знаменитого музыкального мастера, как Владимир Пузыня, мы попытались восстано­вить строй белорусской во­лынки, где основная тональ­ность была "соль", но бурдон был настроен на ноту "до". Пытаясь играть в этом строе и в миноре мы столкнулись с определенными трудностя­ми. Мы другого музыкально­го мышления. Это музыкаль­ное мышление создает абсо­лютно другие интервалы между нотами внутри самой мелодии. Я бы сказал, что есть отличия между цивилизаци­онными подходами. Но все эти рассуждения в достаточ­ной степени субъективны. Кстати, православная визан­тийская музыка, которая су­ществовала и у нас, попала сюда с распространением христианства, имеет очень многие черты, схожие со ста­рой арабской музыкой, ближневосточной. Однажды меня поразило, на одной из музыкальных конференций в Польше, что руководитель византийского православно­го хора не понимал значения некоторых музыкальных терминов современной за­падной музыки. Когда у него спросили про терцию, для него это было непонятно. Потому что в европейской музыке сейчас 12 нот внутри одной октавы, а в старой ви­зантийской музыке, которой занимается этот хор (седь­мой век, песнопения), там 72 ноты внутри одной октавы. Поэтому можно было бы вы­делить отдельно взятые изве­стные отличительные черты между музыкой разных эпох у одного народа. А сравни­вать отдельные народы меж­ду собой — очень неверно. Надо взять один конкретный период времени и говорить об отличиях в музыке разных народов на тот момент.

Что вы думаете о таких коллективах, как Taikoza, где европейцы исполня­ют традиционную япон­скую музыку? Разрушает ли это традицию?


Я думаю, что Традиция — не костное образование, Традиция со временем со­вершенствуется. То есть лю­бая живая традиция не раз­рушается, она поглощает влияния других культур и пе­реваривает в себе. Что каса­ется данной группы — я не знал, что там играют евро­пейцы. Думаю, что есть куль­туры, с которыми взаимо­влияния возможны. Напри­мер, между белорусской и польской. У культур же, кото­рые находятся далеко одна от одной, возможностей вза­имовлияния гораздо мень­ше. Что касается японцев и европейцев, то, мне кажется, это не просто разные культу­ры — это разные цивилиза­ции, поэтому полное испол­нение чужих культурных традиций абсолютно не воз­можно. Это тоже самое, как европейскому спортсмену стать каратистом. Он может освоить технику, может ос­воить некоторый объем фи­лософских и мировоззрен­ческих черт, но полностью стать японцем он не в состо­янии. Даже физиология од­ного народа абсолютно не соответствует другому. Это значит, что музыка и ритмы между этими народами мо­гут восприниматься, но ос­мысляться полностью, так, как в них закладывал тот на­род, который является носи­телем этой культуры — уже не возможно.

Что вы думаете о совре­менной культуре? Это упадок или наоборот — расцвет?

Каждая культура всегда ог­лядывалась назад, и в каждой культуре были люди, которые считали, сто это — упадок Я уверен, что современная культура — полноценная нормальная культура со свои­ми особенностями. Поэтому она и является другим перио­дом, отдельным периодом в развитии культуры. С другой стороны — меня удивляют некоторые черты современ­ной культуры. Немецкие куль­турологи отмстили, что в период готики смело достраи­вались романские храмы, в период Ренессанса изменя­лись храмы готические... То же самое можно сказать и о барокко, рококо, классициз­ме, романтизме. А современ­ная культура впервые в исто­рии пытается синтезировать все предыдущие периоды вместе взятые. Поэтому со­временная культура — очень странный симбиоз всего, что было до нее и в то же время — что-то созданное абсолютно с нуля, основанное на прин­ципиально новых возможно­стях техники, на абсолютно новых технологиях.

Мне нра­виться жить в это время, когда есть и старое, и абсолютно новое. Причем это сочетает­ся в одних и тех же людях, в одних и тех же событиях, яв­лениях культуры и искусства. Наша современная культура дает в искусстве возможность выбирать. В большей степени соответствовать традициям и корням и в меньшей степени соответствовать этой новой технологической, информа­ционной культуре. Или на­оборот, быть более совре­менным и менее привязан­ным к старине. Я, например, больше привязан к старине, но вовсе не критикую тех, кто пытается отказаться от старо­го для того, чтобы создать что-то новое. Абсолютно ес­тественное желание любого нового поколения и любого нового периода — создавать свое.

В наше время после двух тысяч лет христиан­ской гегемонии оно ото­шло на второй план. В то же время на первый план выходит языческая тра­диция. Что вы думаете по этому поводу?

Я считаю, что количество верующих христиан не уменьшается... А даже если оно и уменьшилось, это не говорит об уменьшении ка­чества веры. Поэтому я бы не говорил об уменьшении вли­яния христианства. С изме­нением мира оно переходит на абсолютно новый уро­вень. А языческие традиции — это уважение к архаичес­кой культуре, стремление к равновесию с природой. Эти традиции никогда не ослабе­вали, даже внутри христиан­ского учения есть множество влияний этих старых пред­ставлений. Сейчас возрож­дение старых традиций ини­циировано развитием той самой новой синтетической культуры. То есть культуры, которая основана не на при­родных возможностях. Ведь современные возможности, предоставляемые авиацией и Интернетом, не свойствен­ны человеку от природы.

По­этому интерес к язычеству в той его части, в котором оно является учением о гармо­нии общения с естественной средой, абсолютно натура­лен. Но я знаю примеры и среди христианских верую­щих мыслей о гармонии с природой и интереса к тем учениям, которые эту гармо­нию популяризируют и по­казывают, как ее достичь. С другой стороны, мне очень интересно наблюдать за раз­витием новой традиции в этой культуре — мы ее услов­но называем языческой куль­турой — которая стремится достичь гармонии с окружа­ющим миром. В современ­ном мире эта традиция полу­чила новое развитие. Что ка­сается музыки, языческая му­зыка — это имитация и упо­рядочение внешних звуков. Волынка — это животные, флейта — это ветер, бараба­ны — это гром и так далее. Ес­ли окружающие звуки упоря­дочить, то получается как раз архаическая музыка, кото­рую мы сейчас называем языческой. То же самое про­изошло и с современной культурой. Такое распрост­ранение и популярность рок-музыки... Ведь очевидно, что она является упорядоче­нием и имитацией внешних звуков.

Например, любой че­ловек с хорошим слухом за­метит, что звучание мотора или нескольких моторов иногда попадает в опреде­ленный интервал, и это очень похоже на звучание современных гитар. Совре­менные тяжелые гитары и современная тяжелая рок- музыка (слово "тяжелая" здесь уже условно, потому что теперь рок-музыка вся тяжелая) является имитаци­ей внешней среды. Получа­ется, что мы видим, условно говоря, языческие традиции в части имитации и упорядо­чения звуков внешнего мира и достижения через это ка­кой-то гармонии. Поэтому нашему слуху нравиться слышать рок-музыку, потому что рок-музыка — это упоря­доченный звук большой ре­вущей улицы, улицы с маши­нами. Но если бы мы могли попробовать дать послушать эту музыку человеку десято­го века — он бы не смог ее слушать. Хотя аналоги этому реву можно найти и в при­родных явлениях — в ветре, в скрипе деревьев, в раскатах грома. Меня, кстати, очень удивило, насколько тяжело, по-роковому звучит басовая колесная лира. Вот это новое возрождение музыкальных архаических традиций че­рез призму рок-музыки меня очень интересует.

Тем не менее, язычес­кая традиция — это не только умиротворенное созерцание природы. Это также и война против со­временного мира, про­тив всех язв и пороков, которые поражают со­временное общество.

Я думаю, что все пороки со­временного общества, как и пороки всех обществ во все времена, возникают из-за различия взглядов на одни и те же понятия. Ведь это очень условно, с точки зрения куль­турологии, какое явление ис­кусства определенного вре­мени можно называть пороч­ным, а какое — нет. Если такое явление искусства или жизни возникло сейчас, если сейчас оно имеет достаточно широ­кое распространение, то это не порок, а просто характер­ная черта культуры. Порок — это то, что не соответствует какому-то моральному ко­дексу. Современная культура мне нравиться тем, что она позволяет одновременное существование сотен таких моральных кодексов в виде золотого правила этики ("Не делай другому того, чего себе не желаешь"), в виде того, что христианство называло сво­ими заповедями, но что явля­лось абсолютно естествен­ным и натуральным для мно­гих культур и многих периодов. В язычеокой же традиции есть два принципа отношения к миру. Это, во-первых не нарушать erо, знать о цикличности, во-вторых занять в нем свое место, соответствующее всеобщей гармонии. Но та же воинская традиция всегда была активной, подразумевала активное отношение к миру, активное его пре­образование. И я не берусь рассуждать о том, где у верующего язычника, который занимался воинской культурой, пролегала граница. До какой степени этот мир менять можно, а где та граница, за ко­торой уже ничего менять нельзя. Например, сканди­навские викинги, попав в Гренландию, за 150 лет абсо­лютно утратили свою же культуру, свои же поселения, спровоцировав экологичес­кий кризис — уничтожили деревья и пастбища. Это при­мер того, как язычники костно рассуждая о внешней сре­де, могут ее уничтожать. Это очень тонкая граница. Мы сейчас лишь с большим тру­дом можем проверить, на­сколько языческие верова­ния воинов седьмого-восьмого века соответствовали их моральным взглядам на окру­жающий мир.

Какой мужской архе­тип для вас ближе — архе­тип старца или архетип воина?

Для каждого периода или ситуации, наверное, по-разному. Я считаю, что старец — это тот, кто много пережил. Для того, чтобы исполнять этот архетип, нужно многое сделать. Тогда ты можешь чувствовать себя мудрым че­ловеком, который заслужил то, чтобы дальше уже только созерцать. В этом отличие восточного мировоззрения и западного. Восточное ми­ровоззрение допускает воз­можность созерцания окру­жающего мира всю жизнь. Но наша культура смотрит на это по другому. Для того, что­бы стать старцем и иметь право созерцать все окружа­ющее. надо чего-то достичь, надо что-то сделать и только потом, находясь на пике жиз­ненного опыгга. начать со­зерцать мир Я лично еще слишком молод, чтобы начи­нать созерцать мир. Я еще полон сил для того, чтобы что-то менять и чего-то достигать.

Вы часто выступаете в шкурах животных. Это отражение древних веро­ваний, в частности, тоте­мизма?

Нет, тотемизм в нашей группе абсолютно не развит. Мы используем эли шкуры из эстетических соображений, а иногда и из практических — когда холодно. В основ­ном, это эстетика старого быта, когда шкуры играли большую роль и где постоян­но присутствовали. Поэтому мы просто пытаемся так по художественному украсить свой быт и свои выступления.

Вы реконструируете в основном музыку Сред­невековья и Ренессанса. Но к первозданной Тра­диции намного ближе дохристианская музы­кальная эпоха. С чем свя­заны подобные предпо­чтения?


Мы занимаемся архаичес­кой культурой, но в этом есть несколько проблем. Во-пер­вых стиль старой музыки на старых инструментах не на­столько распространен, что­бы мы могли не обращать внимания на элементы шоу. Мы из старой музыки выби­раем то, что будет интересно современному избалованному уху. На самом деле люди да­же в шестнадцатом веке, в эпоху барокко были настоль­ко голодны на музыку, что слушали далеко не самые кра­сивые композиции на наш современный взгляд. Напри­мер, почему из "Полоцкого сшытка" играются всего 15- 20 композиций, а остальные сотни — не играются? Пото­му что они не очень краси­вые. Поэтому на современ­ном этапе хоть мы и проявля­ем большой интерес к архаи­ческой культуре, в наших аль­бомах и на наших выступле­ниях она занимает меньше места, чем музыка эпохи Средневековья и Ренессанса.

Пока мы лишь пробуем при­влечь внимание к этой культу­ре. Когда-нибудь, думаю, ис­ходя из критерия архаичнос­ти, мы попробуем сделать проект, посвященный музы­ке дохристианской и време­ни борьбы на нашей терри­тории язычества и христиан­ства. То есть времени, когда в музыкальной культуре отра­жается поклонение опреде­ленному мировоззрению или отрицание его. Напри­мер, в первом альбоме мы за­писали песню "Дуброва". В ней рассказывается о том, как какой-то человек вырубил святую дубраву. И теперь этот человек лежит в гробу. Его предупреждали, что дубраву рубить нельзя. А он вырубил... Эту песню сочинили люди, которые как раз этим дубра­вам и поклонялись. Она отоб­ражает взгляды времен борь­бы мировоззрений. Мы хо­тим этой музыкой заняться, но она не является шоу-музы­кой, и она не привлекает к се­бе внимания. А наша цель — привлечь к старой музыке внимание. Сейчас в Беларуси много групп старой музыки возникает. Это Улла, Рарог, Рокаш, Лiцвiнскi Хмель, За Парогам, Brevis, Lituus... Пока ни­кто из них альбом не выпус­тил.

Павел КУДРЯВЦЕВ